Корсиканец Надежда Тэффи Книга Надежды Александровны Тэффи (1872-1952) дает читателю возможность более полно познакомиться с ранним творчеством писательницы, которую по праву называли "изящнейшей жемчужиной русского культурного юмора". Надежда Тэффи Корсиканец Допрос затянулся, и жандарм почувствовал себя утомленным; он сделал перерыв и прошел в свой кабинет отдохнуть. Он уже, сладко улыбаясь, подходил к дивану, как вдруг остановился, и лицо его исказилось, точно он увидел большую гадость. За стеной громкий бас отчетливо пропел: «Марш, марш вперед, рабочий народ!…» Басу вторил, едва поспевая за ним, сбиваясь и фальшивя, робкий, осипший голосок: «ря-бочий на-ред…» – Эт-то что? – воскликнул жандарм, указывая на стену. Письмоводитель слегка приподнялся на стуле. – Я уже имел обстоятельство доложить вам на предмет агента. – Нич-чего не понимаю! Говорите проще. – Агент Фиалкин изъявляет непременное желание поступить в провокаторы. Он вторую зиму дежурит у Михайловской конки. Тихий человек. Только амбициозен сверх штата. Я, говорит, гублю молодость и лучшие силы свои истрачиваю на конку. Отметил медленность своего движения по конке и невозможность применения выдающихся сил, предполагая их существование… «Крявавый и прявый…» – дребезжало за стеной. – Врешь! – поправлял бас. – И что же – талантливый человек? – спросил жандарм. – Амбициозен даже излишне. Ни одной революционной песни не знает, а туда же лезет в провокаторы. Ныл, ныл… Вот, спасибо, городовой, бляха № 4711… Он у нас это все, как по нотам… Слова-то, положим, все городовые хорошо знают, на улице стоят, – уши не заткнешь. Ну, а эта бляха и в слухе очень талантлива. Вот взялся выучить. – Ишь! «Варшавянку» жарят, – мечтательно прошептал жандарм. – Самолюбие вещь не дурная. Она может человека в люди вывести. Вот Наполеон – простой корсиканец был… однако достиг, гм… кое-чего. «Оно горит и ярко рдеет. То наша кровь горит на нем», – рычит бляха № 4711. – Как будто уж другой мотив, – насторожился жандарм. – Что же он, всем песням будет учить сразу? – Всем, всем. Фиалкин сам его торопит. Говорит, быдто какое-то дельце обрисовывается. – И самолюбьище же у людей! «Семя грядущего…» – заблеял шпик за стеной. – Энергия дьявольская, – вздохнул жандарм. – Говорят, что Наполеон, когда еще был простым корсиканцем… Внизу с лестницы раздался какой-то рев и глухие удары. – А эт-то что? – поднимает брови жандарм. – А это наши, союзники, которые на полном пансионе в нижнем этаже. Волнуются. – Чего им? – Пение, значит, до них дошло. Трудно им… – А, ч-черт! Действительно, как-то неудобно. Пожалуй, и на улице слышно, подумают, митинг у нас. – Пес ты окаянный! – вздыхает за стеной бляха. – Чего ты воешь, как собака? Разве ревоционер так поет! Ревоционер открыто поет. Звук у него ясный. Кажное слово слышно. А он себе в щеки скулит, да глазами во все стороны сигает. Не сигай глазами! Остатний раз говорю. Вот плюну и уйду. Нанимай себе максималиста, коли охота есть. – Сердится! – усмехнулся письмоводитель. – Фигнер какой! – Самолюбие! Самолюбие, – повторяет жандарм. – В провокаторы захотел. Нет, брат, и эта роза с шипами. Военно-полевой суд не рассуждает. Захватят тебя, братец ты мой, а революционер ты или честный провокатор, разбирать не станут. Подрыгаешь ножками. «Нашим потом жиреют обжоры», – надрывается городовой. – Тьфу! У меня даже зуб заболел! Отговорили бы его как-нибудь, что ли. – Да как его отговоришь-то, если он в себе чувствует эдакое, значит, влечение. Карьерист народ пошел, – вздыхает письмоводитель. – Ну, убедить всегда можно. Скажите ему, что порядочный шпик так же нужен отечеству, как и провокатор. У меня вон зуб болит… «Вы жертвою пали…» – жалобно заблеял шпик. – К черту! – взвизгнул жандарм и выбежал из комнаты. – Вон отсюда! – раздался в коридоре его прерывающийся, осипший от злости голос. – Мерзавцы. В провокаторы лезут, «Марсельезы» спеть не умеют. Осрамят заведение! Корсиканцы! Я вам покажу корсиканцев!… Хлопнула дверь. Все стихло. За стеной кто-то всхлипнул.